Гордость и гордыня - Страница 80

• Предыдущая
• 80 / 115
• Следующая

Невозмутимость Элизабет, однако, вскоре его успокоила, а так как мисс Бингли, раздосадованная и обманутая в своих расчетах, не осмелилась яснее намекнуть на Уикхема, то и Джорджиана немного пришла в себя — но не настолько, чтобы вновь попытаться вести разговор. Но ее брат, чей взгляд она страшилась встретить, даже не вспомнил о том, что намек мисс Бингли мог задеть и ее. И та уловка, которая должна была отвратить его мысли от Элизабет, напротив, привлекла их к ней со все большей пылкостью.

Вскоре после упомянутых вопроса и ответа их визит подошел к концу, и пока мистер Дарси провожал их до экипажа, мисс Бингли дала выход своим чувствам, выискивая недостатки в наружности Элизабет, ее манерах и туалете. Однако Джорджиана не присоединилась к ее критике. Рекомендации брата было достаточно, чтобы завоевать ее расположение: его суждения она считала безошибочными, а о Элизабет он говорил в таких выражениях, что Джорджиана просто не могла не найти ее прелестной и восхитительной. Когда Дарси вернулся в гостиную, мисс Бингли не удержалась и повторила ему кое-что из сказанного его сестре.

— Какой дурнушкой выглядит Элиза Беннет, мистер Дарси! — вскричала она. — B жизни не видела, чтобы кто-то так изменился, как она с прошлой зимы. Выглядит ну просто обгорелой дочерна и такой огрубелой! Мы с Луизой как раз говорили, что не узнали бы ее, если бы вы нас не предупредили.

Как ни мало такие слова могли понравиться мистеру Дарси, он удовлетворился невозмутимым ответом, что не нашел в ней никаких перемен, хотя она и загорела, как обычно случается во время летних путешествий.

— Что до меня, — возразила она, — должна признаться, что я никогда никакой красоты в ней не замечала. Лицо у нее чересчур худое, цвет его ничем не примечателен, его черты лишены правильности. Нос — ни то ни се, никакого благородства линий, зубы сносные, но жемчужными их никак не назовешь, а что до глаз, которые иногда объявляли столь прекрасными, я никогда ничего особенного в них не замечала. Вот только выражение — такая язвительность мне уж и вовсе не нравится. Во всей ее наружности есть нестерпимое самодовольство без малейшей светскости.

Поскольку мисс Бингли не сомневалась, что Дарси восхищается Элизабет, это был не лучший способ возвысить себя в его глазах. Но люди, поддавшиеся злобе, не всегда в силах сохранить благоразумие, и, заметив, что он наконец выглядит задетым, она поздравила себя с успехом. Однако он упорно хранил молчание, и, решив принудить его что-нибудь сказать, она продолжала:

— Помнится, когда мы только познакомились с ней в Хартфордшире, как нас всех удивило, что она слывет красавицей, и я не забыла, как однажды вечером, когда они обедали у нас в Недерфилде, вы сказали: «Она — красавица? Уж скорее я назову ее маменьку остроумицей!» Но потом она как будто несколько выиграла в ваших глазах, и, если не ошибаюсь, вы одно время даже находили ее миловидной.

— Да, — ответил Дарси, не в силах больше сдерживаться, — но было это, когда я с ней только-только познакомился. А с тех пор я уже много месяцев считаю ее одной из первых красавиц среди всех, с которыми я знаком.

И он вышел из гостиной, а мисс Бингли осталось утешаться тем, что она все-таки заставила его произнести слова, которые никому не причинили боли, кроме нее самой.

На обратном пути миссис Гардинер и Элизабет обсудили все подробности своего визита, кроме той, которая особенно интересовала их обеих. Они говорили о наружности и манерах всех, кого видели там, за одним исключением, наиболее занимавшем их внимание. Они обсуждали его сестру, его друзей, его дом, фрукты из его оранжереи, ну, словом, все, кроме него самого, хотя Элизабет очень хотелось узнать, что о нем думает миссис Гардинер, а миссис Гардинер весьма обрадовалась бы, коснись ее племянница этой темы.

Глава 46

Элизабет была очень разочарована, когда по приезде в Лэмтон не нашла в гостинице письма от Джейн, и это разочарование повторялось каждое утро, уже проведенное там. Однако на третье ее тревоге пришел конец, а ее сестра была полностью оправдана, когда она получила от нее сразу два письма с пометкой на одном, что его по ошибке доставили не туда. Элизабет это ничуть не удивило, так как Джейн написала адрес на редкость неразборчиво.

Письма принесли, когда они собирались на прогулку, и дядя с тетушкой отправились одни, предоставив ей возможность прочитать их не торопясь и без помех. Начала она с попавшего не по адресу, так как написано оно было пять дней назад. Первый листок занимали описания всех их развлечений и вечеров в гостях, а также различные деревенские новости, однако помеченная днем позже вторая половина письма, написанная с видимым волнением, содержала куда более важную новость. A именно:

«После того как я написала это, моя милая Лиззи, случилось нечто совершенно неожиданное и очень серьезное; но боюсь, я напугала тебя — успокойся, мы все здоровы. А то, о чем я сообщу, касается бедняжки Лидии. Вчера в двенадцать ночи, когда мы все уже легли, нарочный доставил письмо от полковника Фостера, извещавшего нас, что она уехала в Шотландию с одним из офицеров. Представь себе — с Уикхемом! Вообрази наше удивление. Впрочем, для Китти как будто это не явилось такой уж неожиданностью. Я очень, очень огорчена. Такой необдуманный брак с обеих сторон! Но я все-таки надеюсь на лучшее и на то, что его характер был понят неверно. Я легко поверю в его легкомысленность и неблагоразумие, но такой шаг (и будем радоваться этому) ни на что дурное в сердце не указывает. Во всяком случае, его выбор бескорыстен, ведь он же должен знать, что папенька не может дать ей никакого приданого. Бедная маменька очень удручена. Папенька переносит это легче. Я очень рада, что мы ничего им не сказали про то, как о нем отзываются. Нам с тобой тоже следует про это забыть. Предполагают, что они уехали в субботу около полуночи, но хватились их только утром, около восьми. Нарочного отправили тотчас. Моя милая Лиззи, они ведь должны были проехать в каких-то десяти милях от нас! Полковник Фостер дал нам понять, что скоро прибудет сюда. Лидия оставила записку его жене с сообщением об их намерении. Кончаю, так как не могу надолго оставить бедную маменьку. Боюсь, тебе трудно будет что-нибудь понять, но сама я почти не знаю, что пишу.»